| ||
- Может всё-таки сделаешь ставку? - Кира хмурит брови, впиваясь пальцами в матерчатые мешочки карманов. Насмешливый голос над её ухом отдаляется, оставляя на память шлейф дорогого парфюма, заставляет презрительно сморщить нос - old fashioned ей противен не меньше, чем мужчина, ставящий годы жизни своей дочери в обмен на гарантированную прибыль в бизнесе. Она лениво скользит взглядом по его опухшему лицу - для неё священность человеческой жизни обесценилась еще когда те сами придумали ядерную бомбу и с тех самых пор они не дали ей и единой причины передумать. - Вот черт, и этот соскочил! - Кира лениво переводит взгляд на расстроенного коллегу, швырнувшего телефонную трубку, хмыкает и возвращается к своему монитору. Бесформенное худи обволакивает защитным облаком, ограждая от беспечного шума издательства, вторя защите больших наушников. Девушка прижимает колено к груди, мерно раскачиваясь на стуле из стороны в сторону, когда перед её носом возникает пестрое пятно подросткового бунта и два стаканчика с кофе. Сангю нависает над её рабочим местом, спуская наушники на плечи, и лисьими глазками пробегается по тексту скорректированной колонки. -... облачно, ожидаются кратковременные осадки, - с кухни из динамиков запинаясь сыплется голос трескучий диктора. Кира опирается обеими руками на бортики раковины в ванной, переводит дыхание, игнорируя своё отражение в зеркале - измученная девушка смотрит на неё с сожалением. Пшеничные волосы волнами спадают на плечи и спину, скрывая с десяток молочных шрамов на оливковой коже, под карими глазами глубокими тенями лежат темные круги усталости, впалые скулы подчеркивают обманчивую хрупкость её фигуры. Вместе с ржавой водой в слив воронкой стекают кровавые разводы и облачка ваты, рядом с краном выставлены пузырьки с перекисью и мазями. | ||
способности
| слабости
|
Анна-Мария пытается вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя спокойно. Когда единственным, что её тревожило было не раскраснеться перед профессором Лонгботтомом с его извечной привычкой улыбаться так мягко, что против своей воли превращаешься в таящий брикет сливочного масла, утратившей способность четко формулировать мысли, не то что слова. Когда искренне переживал за исход квиддичного матча, когда было дело до сырого реферата по истории магии. И всё это казалось настоящей катастрофой, заставляющей кончики пальцев неметь, а сердце биться в истеричном припадке. Когда это было?
Сольвейг смеется хрустящим настом, но не торопиться помочь с ответом. Анна-Мария с глухой злобой закусывает нижнюю губу, раскатывая по небу железное послевкусие. Чувство тревоги просыпается вместе с ней, вместе с ней отходит ко сну и тенью проскальзывает в бесцветные сновидения. Оно не отпускает её ни на секунду, поэтому кажется, что само состояние покоя волшебница выдумала когда-то давным-давно и слишком спешно повзрослела, чтобы продолжать верить в собственный вымысел. И все же, когда это началось?
В день, когда пропали Кай с Дейзи?
Аккуратные бровки сходятся на переносице и на корешке языка вязнет желчная горечь. Анна-Мария ослабляет узел факультетского галстука чтобы разбить неприятное ощущение. Ответ уходит песком сквозь пальцы, так есть ли смысл его искать?
Тревога снисходительно хлопает её по плечу - это почти физическое. Гриффиндорка перекладывает учебники с места на место, невольно пытаясь зацепиться взглядом за стрелки часов, но циферблат остается вне зоны её внимания, а в ушах сквозь ватную прослойку бьется пульс. Холод пальцев уже привычен, почти как дыхание.
Мерфи опаздывает. Еще в сентябре она не придала бы этому значения, но сейчас...
Анна-Мария пытается занять себя чтением. Абзацы складываются в морские волны, прибоем накатывающие на берег сухого пергамента. Костяшки пальцев упираются в виски, локти разъезжаются по гладкой поверхности стола. Вместо описания лечебных свойств аконита, девушка пытается спрятаться в воспоминаниях о прошлом Рождестве, где родительский дом в Скарборо украшен гирляндами и пахнет уткой с хрустящей апельсиновой корочкой. Где волнение томительно и сердце рвется к горлу, щекоча язычок, пропускает такт от одной мысли - понравится ли Мерфи? Это первое Рождество, когда она приводит в гости волшебника. И они планируют смотреть черно-белые мелодрамы, заедая сливочным мороженным и имбирной настойкой от бабушки. Кататься на коньках до онемевших мизинчиков, запускать салюты и петь рождественские песни до сорванных связок. Нарочито медленно распаковывать шуршащую упаковку подарков, играть в монополию, споря за право ходить наперстком, а не башмаком. И вместо этого в сочельник они встретятся в дверном проеме под омелой.
Бу!
Жаркое дыхание и волна мурашек. Озноб. Анна-Мария вздрагивает, подпрыгнув на месте, сливается с молочным цветом сорочки. Мерфи улыбается сытым низлом, опускается рядом. Хозяин положения. Костяшки на руках сбиты, переносится подозрительно опухшая, ворот рубашки распахнут. Девушка сжимает ладони в кулачки, напрягаясь взведенной пружиной.
- Мун, - слетает с губ почти бесцветное, от того слишком похожее на проклятье. Он слишком хорошо её знает для того, чтобы понять - ничего хорошего от Моро сейчас ждать не приходится. Глаза сужаются и в них сияют блеск несчастливой звезды. Сольвейг снова смеётся. Гриффиндорка цедит сквозь зубы, нарушая своё правило придерживаться дистанции, хватает его холодной рукой за запястье, - какого гриндилоу? Во что ты опять ввязался?
Она подносит его ладонь к лицу, пальцами обводя очертания ссадин. Не торопится лечить, как обычно, а будто нарочно продавливает болевые точки. Анна-Мария злиться.
Но, кажется, не на себя.
Неужели она опять упустила того, кто ей дорог?
Отредактировано Kira Doe (2025-01-09 21:00:51)
- Подпись автора
by стрэйд
